Le jour du départ vint enfin. Par une hypocrisie où il entrait surtout de la peur — peur, pour lui, que je m'attendrisse, peur, pour moi, que, le sentant, j'en vinsse à m'attendrir — nous n'y avions pas fait allusion la veille, au cours de ce qui était notre dernière soirée. Simplement, la nuit, je m'étais réveillée plusieurs fois, en proie à une sorte de panique, et j'avais cherché Luc du front, de la main, pour être sûre que cette douce équipe du sommeil partagé existait encore. Et à chaque fois, comme s'il eût été à l'affût de ces peurs, comme si son sommeil eût été allégé de tout poids, il m'avait prise dans ses bras, serré ma nuque dans sa main, murmuré: «Là, là», d'une voix étrange, comme pour rassurer un animal. C'était une nuit confuse et chuchotante, accablée du parfum des mimosas que nous laisserions derrière nous, de demi-sommeil et de tiédeur. Puis le matin était arrivé, le petit déjeuner, et Luc avait préparé ses bagages. J'avais fait les miens en même temps, en parlant avec lui de la route, des restaurants sur la route, etc. J'étais un peu agacée de mon ton faussement tranquille et courageux, car je ne me sentais pas courageuse et je ne voyais pas pourquoi j'aurais dû l'être. Je ne me sentais rien: vaguement désemparée, peut-être. Pour une fois nous nous jouions une demi-comédie, mais je trouvais plus prudent de m'y tenir, car enfin il pourrait bien m'arriver de souffrir avant de le quitter. Mieux valait adopter l'attitude, les gestes, le visage de la pudeur.
И вот настал день отъезда. Из лицемерия, где главную роль играл страх: у него, что я расчувствуюсь, у меня – что, заметив это, я расчувствуюсь еще больше, мы накануне, в последний наш вечер, не упоминали об отъезде. Просто я много раз просыпалась ночью, в какой-то панике искала Люка, его лоб, руку, мне нужно было убедиться, что нежный союз нашего сна все еще существует. И каждый раз, будто подстерегая эти приступы страха, будто сон его был неглубок, Люк обнимал меня, сжимал мой затылок, шептал: «Здесь, здесь» голосом необычным, каким успокаивают зверей. Это была смутная, заполненная шорохами и запахом мимозы ночь, которую мы оставим позади, ночь полусна и бессилия. Потом настало утро, легкий завтрак, и Люк начал собирать вещи. Я собирала свои, разговаривая о дороге, дорожных ресторанах и прочем. Меня немного раздражал мой собственный фальшиво – спокойный и мужественный тон, потому что мужественной я себя не чувствовала и не видела причин быть ею. Я чувствовала себя никакой: несколько растерявшейся, может быть. На этот раз мы разыгрывали полукомедию, и я считала более осмотрительным так и продолжать, а то, в конце концов, он мог бы заставить меня страдать, расставаясь с ним. Уж лучше вот такое выражение лица, манеры, жесты непричастности.